Заключенные больше не торопятся на фронт

- На днях вы писали о ситуации в оккупированной Горловке, где под российскую мобилизацию попадают военнопленные. Как так получается, что украинских военнопленных отправляют воевать против Украины?
- Вы знаете, не только пленных, но и украинских заключенных, которые были похищены из Харьковской области, а также, например, из Николаевской, вербуют сейчас в колониях России. Военнопленным и тем, кто, по сути, к ним приравнивается (а российские власти приравнивают к ним граждан Украины, которые служили когда-то, в момент военных действий, в 2015-2016 гг. в АТО или даже в полиции), предлагают подписать отказ от обмена. Вместо этого им дается право на свидание с родными. Для многих, кто находится в плену с марта, это очень и очень важно. После свидания с родными человеку обещают помилование, и, как только он подписывает такой документ, свидания разрешаются прямо в Горловке. Мы знаем о нескольких таких случаях - например, родные морпеха из 35-й бригады, которые живут в Мариуполе, подавали просьбу о свидании и приезжали. При этом человек вместе с просьбой о свидании подписывает прошение о выдаче паспорта, то есть это фактически шантаж. После свидания пленным выдают паспорт РФ, но продолжают с этим паспортом содержать в колонии, хотя он уже не военнопленный. А потом вручают мобилизационную повестку с правом выбора: либо ты служишь в группе Вагнера, либо идешь в некий батальон имени Богдана Хмельницкого, либо в партизанский отряд Ковпака. Но на самом деле выбора-то особого нет, потому что это все - бандитские образования.
После этого в колонию человека уже не возвращают, он идет на фронт, а тем, кто в колонии остается, говорят, что его просто отпустили по помилованию. На самом деле нет.
- Какая в целом сейчас ситуация в тюрьмах на оккупированных территориях?
- Собственно, Горловка сейчас самая главная тюрьма на оккупированной территории. Туда забирают и оставшихся заключенных из Херсонской области. Но в основном все они направлены в колонии России: в Волгоградскую область, в Старопольский край, во Владимирскую область, в Краснодарский край. Недавно из Краснодарского края нам прислали вот такое сообщение: в ИК-5 в Краснодаре, по информации от родственников украинцев, сейчас содержатся порядка двухсот осужденных, перемещенных из Херсона. Им активно предлагают подписать заявление на получение российского гражданства и присоединиться к группе Вагнера.
Кроме того, по колониям Краснодарского края с "гастролями" ездит "оркестр" - вербовать заключенных.
- Кстати, об оркестре. Мы много рассказывали о том, как Евгений Пригожин лично ездит по российским колониям и выступает с мотивационной речью, вербует заключенных. Сейчас он лично продолжает ездить?
- Все реже и реже. Он сейчас сосредоточен на Бахмуте, на фронте, и я давно не слышала о том, чтобы он лично приезжал куда-то.
- Но вербовка по-прежнему идет полным ходом? О каких цифрах можно говорить, если считать с начала войны?
- С июня, с тех пор, как этот процесс начался, мы можем говорить сейчас уверенно о 35 тыс. Да, вербовка идет полным ходом, но сейчас успеха в этом все меньше. Если раньше, еще летом и осенью, с каждой вербовкой уезжало несколько сотен человек, то сейчас цифры совсем другие. Например, на прошлой неделе была вербовка в ИК-4 Ивановской области - записались 29 человек. Пока это наименьший улов "вагнеровцев" из всех.
- Почему меньше записываются? Люди начали понимать, что на самом деле происходит?
- К сожалению, они не начали понимать, что идет война. Они не понимают (или это их устраивает). Они скорее начали понимать, что их обманывают: с деньгами, с помилованием, с условиями, со всеми этими "фронтовыми" и так далее. Был огромный вал с начала мобилизации, но сейчас он остановился. Заключенные больше не торопятся на фронт.
Основной мотивацией большинства из них были свобода и помилование, возвращение в Россию со снятием судимостей. Сначала им это все представлялось совершенно в других красках. Сейчас стало понятно, что ни о каком возвращении в Россию речи не идет, а помилование - это очень и очень условно, мягко говоря, потому что помилуют, скорее всего, посмертно.
- По поводу возвращения в Россию: если я правильно считаю, сейчас как раз прошло примерно полгода с тех пор, как началась массовая вербовка. Известно ли уже о тех, кто вернулся с войны?
- Пока никто не вернулся. Мы знаем нескольких человек из первой партии, которые выжили. Мы следим с самого начала за судьбой Андрея Ястребова - вот он должен вернуться первым, если вернется. Первый бой был у него 14 июля. Это значит, что 15 января он должен вернуться домой.
Нам известно, что он был несколько раз ранен, но ранен довольно легко. И после госпиталя продолжал воевать. Я бы сказала, что его берегут, потому что у него очень активные родственники, кроме матери, которая согласна на все. А вот другие родственники за него бились с первого дня, именно поэтому его все-таки не кидали в самое пекло. Он жив, и, если вдруг он будет нужен для пиаровского примера - вот, смотрите, вернулся - ну, пусть будет.
- Я бы хотела спросить о внесудебных казнях. Безусловно, широкую огласку получило убийство Евгения Нужина, но наверняка он не один такой.
- Конечно, не один. Нам рассказывают заключенные из очень многих колоний, что перед отправлением на фронт или перед вербовкой их заводят в штаб - на зоне это комната для начальства - и показывают там с планшетов видеокадры внесудебных казней. Это расстрелы, и есть описания этих расстрелов: некие люди говорят заключенному, который называет свою фамилию, имя, номер зоны, что совершается казнь за попытку дезертирства, убежать, сдаться в плен - и раздаются выстрелы в затылок, человек падает.
- Действительно ли "вагнеровцы" иногда специально сообщают о том, что была казнь, а на самом деле ее не было, и это делается для того, чтобы не выплачивать "гробовые"?
- Мы знаем, по крайней мере, об одном таком случае. Женщина опубликовала свою переписку с "вагнеровцами", там речь шла о том, что таким образом был казнен ее муж, и она искала его тело, а за тело вымогали деньги. И когда она переписку опубликовала, вдруг возник этот самый муж, который сказал: "Я живой, здоровый, молчи, дура". Я боюсь, что он сам эти сообщения и писал.
- А вам правда пишут заключенные с просьбой посодействовать в устройстве в "ЧВК Вагнера"?
- Вы знаете, эти письма не кончаются. Я вообще думала, что наша позиция очевидна. Тем не менее, эти письма продолжают приходить, в том числе с оккупированных территорий: "Слава России, у нас все хорошо, а теперь помогите мне вернуть завербованного брата, мужа, сына". У меня это вызывает чувство глубокого омерзения. Первое время мы еще что-то отвечали на такие письма, объясняли людям, что они хотят стать военными преступниками, а потом перестали.
- Как руководство и сотрудники самих тюрем относятся к вербовке, поменялось ли их отношение к этому за полгода?
- Вы знаете, интересная вещь. На днях ушел в отставку очень большой генерал ФСИН по фамилии Лымарь. Он был главой всего ГУ ФСИН Пермского края (а Пермский край - это край тюремный, край сидящий). Он дал большую пресс-конференцию напоследок, и его много спрашивали о вербовке. Не слышал. Нет никакой вербовки, нет никакой войны. А заключенных переводят в Ростов "по собственному желанию".
- В российских регионах выросла вооруженная преступность после начала вербовки заключенных?
- Согласно статистике МВД, выросла вооруженная преступность в приграничных областях. И понятно почему - совершенно бесконтрольный оборот оружия. Плюс ко всему, мы знаем о случаях, когда бежавшие "вагнеровцы" начинают расстреливать полицейские патрули, как это было в Ростовской области, в городе Шахтинске. Мы об этом знаем, потому что он пошел стрелять. А если он пошел грабить кассу, то мы и не узнаем, что он "вагнеровец".
- Я хотела бы спросить еще об одной категории людей, которым вы помогаете, - это украинцы, которых насильно вывезли в Россию. Как им можно помочь сейчас?
- Это самая сложная тема, которой мы когда-либо занимались. Это гражданские люди с временно оккупированных территорий (сейчас деоккупированных), которых хватали, начиная с марта, и которые содержатся в СИЗО на приграничных территориях. Мы знаем, например, Курское СИЗО, где они сейчас содержатся без предъявления обвинений, без возможности встретиться с адвокатами, без возможности общаться с родными, без возможности получить гуманитарную помощь. А самое главное - "ихтамнет". То есть до тех пор, пока их не поменяют на военнопленных, их как бы не существует. Мы же знаем про них все - вплоть до камер, где они содержатся, но официально пробиться к ним нельзя никак, это нас, конечно, очень беспокоит. Мы даже не знаем точного числа - примерно сто человек, но, судя по всему, их там намного больше.
Прибавьте к этому граждан Украины, которые не прошли "фильтрацию". Это тоже отдельная категория, потому что во всех международных классификациях не проходят такую проверку только комбатанты, ныне служащие в армии люди. В России же не проходят такую фильтрацию люди, которые когда-то служили в полиции, когда-то служили в армии, в том числе даже паспортистки. И в этот момент, когда они не проходят фильтрации по этому признаку, они начинают считаться военнопленными, хотя Женевские конвенции это запрещают напрямую. Получается, что для нас они гражданские заложники, а для российских властей они военнопленные.
- Вы знаете какие-то конкретные персональные истории этих людей?
- Конечно. Уже было два обмена военных на гражданских украинских лиц. Я могу рассказать вам историю Романа Вуйко из Гостомеля, которого "взяли" в марте. Роману 56 лет, он не военнообязанный и не военнослужащий, это человек с тяжелой инвалидностью. За него очень хлопочет его дочь. Не было с ним связи практически все это время; было одно письмо, хотя мы знаем, где он и что он. Но мы не понимаем, в каком он состоянии. До него не допускают ни врачей, ни адвокатов, ни гуманитарную помощь, но мы знаем, что он жив, и знаем, где он содержится. А вот зачем он там и в чем его обвиняют, нам непонятно. Никто нам на эти вопросы не отвечает. Это гражданин Украины, и он не мог ни шпионить, ни воевать, ни держать оружие. С марта он находится в СИЗО, и у нас еще много таких историй. Много таких мужчин, женщин, подростков, стариков, людей с инвалидностью. И чем больше мы спрашиваем, чем больше мы теребим разные инстанции с подробностями, с фамилиями, тем больше, наверное, у родственников есть какой-то надежды, да и у нас тоже, что их хотя бы не ликвидируют как проблему. Главное, что мы можем сейчас делать, - это говорить о них как можно больше. Чем больше мы говорим, тем больше у них шансов остаться в живых.