Как живут герои журналистских публикаций

Саша Мероненко - мальчик, который жил в оккупации без мамы О девятилетнем Саше Мероненко "Настоящее время" писало в июле. Семья Саши оказалась разделена войной: мальчик два месяца прожил в оккупированных российскими военными селах без мамы и папы - его приютили родственники. А потом выбирался к семье в Запорожье на перекладных, с помощью волонтеров.
"Саша, что бы ты хотел получить от Деда Мороза на Новый год?" - "Автомат, чтобы быть вместо ПВО". Жизнь мальчика и сегодня не назвать мирной: когда мы созваниваемся с Кариной Мероненко, мамой Саши, свет у них дома есть, но это скорее редкость - в Запорожье после обстрелов электроэнергию регулярно отключают.
"Могут отключить на целый день, потом включить на 15-20 минут, потом снова выключить", - рассказывает Карина.
Она добавляет, что у них со светом получше, чем у многих соседей: дело в том, что семья Мероненко уже семь месяцев живет в помещении аптеки, а это "одна линия" с больницей, поэтому электроснабжение восстанавливают быстро.
Утром - обстрелы. Саша и его двоюродный брат Кирилл спят у окна, Карина уводит их оттуда в кухню без окон, туда же перебираются ее мама и 10-месячная сестренка Саши - Милана родилась в самом начале войны. Карина рассказывает, что после эвакуации и жизни под обстрелами Саша стал "больше бояться": когда летят ракеты и работает ПВО, может запаниковать, плачет. О себе Карина шутит, что "нервы стали железные".
В Запорожье отключают не только свет, но и воду.
"Были повреждены ТЭЦ, русские бьют либо по теплотрассам, либо по трансформаторам. Как-то попали в теплосеть, и в половине города не было ни отопления, ни воды, ни света, - рассказывает Карина. - Во время последнего обстрела попали в плотину. Из-за этого воды нет".
Она говорит, что осенью город стали обстреливать сильнее. День-два стреляют, потом спокойно, потом снова два дня стреляют. Есть погибшие, в том числе дети. Множество домов разрушено.
Карина рассказывает, что два месяца назад ее муж и отец ездили в Степовое - родное село, где семья жила до войны, забрать из дома уцелевшие вещи.
"Крыши там уже не было, там живого ничего не осталось, - говорит она. - Начались прилеты, бомбить начали сильно, муж в подвал убежал, потому что испугался. После того уже не ездили. В селе никого нет. Фактически на линии фронта не осталось никого. Людей вывезли еще в апреле-мае".
Из Запорожья муж Карины уехал: на заработки в другой город. Семья получает гуманитарную помощь: 2 тыс. грн. на взрослого и 3 тыс. грн. на ребенка (около $55 и $82 соответственно), плюс заработки мужчин - мужа Карины и ее отца.
Саша растет, учится онлайн, в Запорожье у него уже много друзей. Они с братом Кириллом играют на улице - но недалеко, чтобы успеть забежать в дом по тревоге. Неподалеку от дома брат Саши, 12-летний Кирилл, установил "блокпост" и собирает деньги на дрон для украинской армии. Дети повесили на "блокпосту" большой флаг Украины и с игрушечными автоматами останавливают машины, рассказывает Карина. Говорят "Слава Украине!" и просят сказать "паляныця". Кто-то дает конфеты, продукты, кто-то - деньги. Их Кирилл отправляет через терминал на нужды ВСУ. Виктория Левашина - жительница Мариуполя, которая не прошла фильтрацию С Викторией Левашиной мы говорили в мае, когда она уже была в безопасности - в израильском городе Хайфа. Этому предшествовали сорок дней в блокадном Мариуполе, где Виктория пряталась в подвале от российских авиабомб и перекрестного огня, выходя во двор, только чтобы приготовить поесть - на костре. Ее мама, лежачая больная, умирала у нее на глазах. Виктории пришлось похоронить маму в огороде. Она рассказывала, как шла через убитый город: через ряды сгоревших расстрелянных домов, мимо тел погибших мариупольцев. Как ехала эвакуироваться из оккупированного города - и как во время фильтрации ее отказались пропускать из-за аватарки с украинским флагом в фейсбуке. Выехать из зоны оккупации она смогла с помощью израильских родственников и мариупольского раввина.
Сейчас в Израиле Виктория поддерживает отношения со многими из тех, с кем дружила и общалась дома.
"Праздники мы с теми же самыми людьми праздновали здесь", - улыбается Виктория.
Мариупольский раввин, который помог с эвакуацией ей, поспособствовал переезду в Израиль и многих других мариупольских евреев.
Виктория живет в городе Нешер, рядом с Хайфой, работает в службе по уходу за пожилыми людьми и постоянно следит за новостями в Украине. В Израиле Виктория близко подружилась с другими репатриантами, бежавшими от войны.
Она рассказывает, как познакомилась с одной из новых подруг: вступилась за нее на остановке. Среди израильтян встречаются люди, поддерживающие Россию в развязанной ею агрессивной войне, объясняет Виктория.
"Таня стояла на остановке, и ее там две бабульки уничтожали практически. Ну как - устно, словесно, конечно. Я пришла ее защищать, потому что было невозможно слушать, - и мы так познакомились", - говорит Виктория.
Ее планы на будущее - прилететь в Мариуполь: "Я обязательно съезжу туда. У меня мама не похоронена на кладбище, и я не знаю, что они сделали с телом".
Но возможность возвращения в разрушенный войной город насовсем Виктория пока не рассматривает. Игорь Овчарук - сапер из Харькова Игорь Овчарук - начальник части гуманитарного разминирования в структуре Госслужбы Украины по чрезвычайным ситуациям. Мы говорили с ним в августе: Харьков подвергался ракетным обстрелам, гибли люди, и в то же время жители стали привыкать к войне - и все чаще пренебрегали предупреждениями, не прятались по тревоге. Овчарук рассказывал, как обезопасить квартиру, где укрыться, если обстрел застал в городе или в автомобиле. И описывал работу саперов, свою и коллег. В мае Овчарука ранили, он попал в госпиталь, а потом его на две недели отправили в санаторий, где сапер смог побыть с семьей - с начала полномасштабной войны его жена и десятилетняя дочка жили за границей, подальше от обстрелов.
С 24 февраля и до мая Игорь Овчарук и его подразделение работали без выходных и почти круглосуточно. Лишь когда ВСУ выбили российскую армию из ближайших к Харькову поселков, стало легче: в воскресенье можно было делать короткий рабочий день. Но по мере того, как украинская армия оттесняла россиян, работы снова прибавилось: "Освобождению Изюма и Купянска радовался, потому что это наша земля, наша Харьковская область. И понимал, что добавился очередной большой объем работы для сапера, очень большой". Саперы стали выезжать за пределы города и работать на территории, которая была первой линией обороны.
"В первую очередь они (российские военные) делали минные поля для обороны, чтобы препятствовать продвижению. Когда украинская армия прорвала первую линию обороны, россияне начали отступать и минировать территорию дистанционно. То есть мало того, что были установлены инженерные минные поля, они еще начали делать дистанционные минирования. В этом и состоит сложность, что сейчас, когда сапер работает, он может наткнуться на разные виды боеприпасов, инженерных мин, которые несут угрозу", - объясняет Овчарук.
Сапер говорит, что сейчас один расчет в день уничтожает около пяти взрывоопасных предметов. Всего в области работает 21 расчет. Между обстрелами подразделения расчищают территории вдоль линий электропередачи, подстанции, чтобы энергетики могли подключить электричество.
Харьковским группам разминирования помогают коллеги из других регионов и из-за границы - и специалистами, и техникой. В структуре, по словам Игоря Овчарука, "катастрофический недобор". Например, в его подразделении по штату должно быть 110 человек. Но есть только 71.
"Люди не хотят идти в саперы, потому что это в первую очередь риск для жизни. Нужно подойти ответственно к работе, с пониманием. Если что-то не так, то или останешься калекой, или умрешь. Саперы, как и ВСУ, сейчас на вес золота", - говорит Игорь Овчарук.
Иногда харьковчане пытаются заплатить саперам за работу, но Игорь Овчарук говорит, что сам денег не берет и запретил брать подчиненным. Другое дело - когда кто-то из саперов получает ранения. СМИ публикуют номера личных карточек спасателей - и все, кто хочет, могут им помочь.
"Когда после ранения мою карточку опубликовали (я даже этого не знал), то много людей помогало. Мне просто было приятно и больно до слез, было неимоверное ощущение, потому что некоторые люди перечисляли 50 грн., 20 грн. А были и 1000 грн., 5 тыс., 10 тыс. - большие суммы. Мне было приятно, но эти деньги были не особо нужны, был всем обеспечен. Поэтому, лежа в постели, на кого-то перечислял большими суммами. Например, на покупку дронов для ВСУ", - говорит сапер.
Мечтая о скорой победе украинской армии, Игорь Овчарук понимает, что для него и сослуживцев война с последним выстрелом не закончится: "Я уже сказал подчиненным, что победа для нас будет ощутима недолго - максимум несколько дней отдыха, а дальше будем работать, как и работали. Только нам на головы уже ничего лететь не будет". Анатолий Степанов - фотограф, который снимает войну С журналистом Анатолием Степановым мы говорили в самом начале полномасштабной войны. Он не был новичком на фронте: Анатолий снимал военные действия на востоке Украины с 2014 г. Накануне вторжения России, за недели до него, он понимал, что война будет, "предчувствие висело в воздухе". Понимал - но не хотел верить. А знакомые журналисты в Киеве и вовсе "крутили пальцем у виска", говорит Анатолий. Открытое вторжение застало его на Донбассе - он проснулся от взрыва ракеты в Краматорске, где в 5:48 утра обстреляли военный аэродром.
Мы разговариваем с Анатолием в конце декабря - он снова в Киеве, три дня как приехал с фронта.
"Летом, весной и осенью работал, сколько хватало сил: иногда две недели проводил на фронте, иногда - месяц. Ездил в прифронтовые города, как Николаев или Херсон, там тоже много чего можно увидеть. На самом деле непосредственно в окопе сложно снять что-то хорошо, потому что там обычно не об этом думаешь", - рассказывает Степанов.
"За время работы на войне, конечно, накопилась усталость от этого всего - но и опыт пришел", - говорит журналист. Он рассказывает, что с аккредитацией проблем со съемкой "в горячих зонах" обычно не возникает, не везде даже нужна помощь военных: "В Бахмут, например, любой гражданский может заехать даже сейчас. Если встречаю блокпосты, то просто показываю аккредитацию - и меня пускают".
"Я снимаю не только солдат, но и мирных - и то, что война сделала с их жизнями, - говорит Анатолий Степанов. - Это разрушенные дома, сожженные села. В октябре я был в селе Яцковка в Донецкой области. Совершенно случайно увидел, что по улице, прямо по дороге, бегают кони. Красивые лошади - видно, что не рабочие, а ездовые. Оказалось, что это орловские рысаки, кони из разрушенной неподалеку конюшни. Я познакомился с хозяином, и он мне рассказал, что из 23 лошадей в живых осталось всего шесть. Кого осколками убило, кого зарезали российские солдаты на еду во время оккупации. У многих животных до сих пор видны под кожей осколки и рассечения. Я знаю, что потом их оттуда забрали. Думаю, осколки вытащат и все у них будет хорошо.
В соседнем селе, в Рубцах, видел разрушенный дом - вернее, то, что от него осталось. Во дворе - огромная воронка от авиабомбы, все разбросано. Ко мне подошел мужичонка и говорит: "Чего тут делаешь?" Я отвечаю: "Фотографирую". Мы пошли к нему во двор, оказалось, что они с женой живут в летней кухне. Мужик рассказал, что в апреле, когда ночью в село зашли российские солдаты, ему автоматом разбили стекло и расстреляли трассерами (трассирующими пулями) диван. Просто один солдат подумал, что в комнате на диване кто-то спит. От этого дом загорелся - сейчас от него остался один остов. И таких случаев просто не счесть.
Когда люди в освобожденных селах видят, что я с фотоаппаратом, то реагируют абсолютно спокойно. Агрессии я не встречал. Нам даже в Святогорскую лавру разрешили зайти и снимать там, хотя обычно фотографов оттуда гонят.
Могу сказать, что на фоне последних событий - освобождения Херсона, наступления в Харьковской и Донецкой областях - настроение солдат и мирных жителей поменялось в лучшую сторону. Надежда, что мы обязательно победим, крепнет. Вернее, даже не надежда, а уверенность. Уверенность в победе.
Я видел очень много трупов российских солдат - гнилых, сожженных. Я уже по запаху отличаю горелый труп от простого. К танку подходишь и чувствуешь - есть там солдат сгоревший или нет. И никому эти убитые не нужны, никто их не забирает, они просто гниют дальше. Бывает, на дороге лежит труп, мимо которого ты ездишь один день, второй день, третий. То есть российские матери родили сыновей, чтобы они потом лежали и гнили на полях в Украине.
Когда я вижу трупы российских солдат, то не чувствую никаких сантиментов, ничего абсолютно. Просто равнодушие, честно скажу. Мне лишь обидно - вернее, даже не обидно, а я просто это знаю, - что российские матери до конца дней своих не узнают, что стало с их сыновьями. И никогда их не похоронят. Возможно, что раз я думаю про родителей этих солдат, то это значит, что еще не все человеческое умерло во мне. Думаю, это хорошо.
Бросить работу я никогда не думал. Я хочу снять украинских солдат, когда они зайдут в Донецк, в Луганск, в Крым. Хочу закрыть, так сказать, гештальт. Поэтому надо продолжать работать дальше".