На главном иконостасе Богоматерь изображена молодой девушкой древнееврейского типа, чудной красоты. Ее прекрасное, смуглое лицо застенчиво, строго и печально; ресницы полуопущены. Она сидит на невысоком троне, богато украшенном в византийском вкусе.
На Ней темно-синий плащ и зеленовато-голубой хитон. В объятиях Ее Малютка Христос, прижавшийся головкой к Ее щеке. В позе Христа детская, доверчивая беспомощность, представляющая контраст с прозорливым и строгим взглядом, больших, бездонно-глубоких глаз.
Там же традиционное византийское изображение Спасителя, сидящего на царском троне, с традиционным благословляющим жестом правой руки и с раскрытым Евангелием в левой. Черты лица его условно правильные и все лицо отвлеченного характера, выражающего скорее идею Богочеловека, чем живую индивидуальность Христа. Только византийская суровость и сухость выражения сменилась здесь в глазах Христа дивной кротостью, соболезнующей и всепроникающей любовью.
На главном иконостасе Богоматерь изображена молодой девушкой древнееврейского типа, чудной красоты. Ее прекрасное, смуглое лицо застенчиво, строго и печально; ресницы полуопущены. Она сидит на невысоком троне, богато украшенном в византийском вкусе.
На Ней темно-синий плащ и зеленовато-голубой хитон. В объятиях Ее Малютка Христос, прижавшийся головкой к Ее щеке. В позе Христа детская, доверчивая беспомощность, представляющая контраст с прозорливым и строгим взглядом, больших, бездонно-глубоких глаз.
Там же традиционное византийское изображение Спасителя, сидящего на царском троне, с традиционным благословляющим жестом правой руки и с раскрытым Евангелием в левой. Черты лица его условно правильные и все лицо отвлеченного характера, выражающего скорее идею Богочеловека, чем живую индивидуальность Христа. Только византийская суровость и сухость выражения сменилась здесь в глазах Христа дивной кротостью, соболезнующей и всепроникающей любовью.
